Я затушила сигарету в переполненной пепельнице, когда он вошёл в бар. Дождь стекал по его кожаной куртке, а взгляд застрял на моих чулках с подтяжками. Ему было не больше двадцати пяти. Мне — сорок два. Цифры висели между нами, как нож на тонкой нитке.

Я перестала считать дни с тех пор, как он начал оставлять книги на моей полке в библиотеке. Сначала — «Исповедь» Августина с пометкой на 127-й странице: «См. грех гордыни?». Потом — Бодрийяр с закладкой в главе про соблазн. Профессор Лисовский. Сорок пять, серебряные пряди в чёрных волосах, костюмы, сшитые так, что видно напряжение мышц под тканью.

Старинные часы в прихожей остановились ровно в 11:47, когда я впервые увидела его. Летоисчисление моего брака замерло вместе со стрелками. Он стоял на пороге, держа в руках чемодан с потёртыми наклейками — Рио, Париж, Токио. Сын моего мужа от первого брака. Двадцать лет разницы между нами, но его взгляд заставил меня поправить блузку

Я заметила его в первый день практики. Доктор Егоров — сорок два, но выглядит на тридцать пять. Руки в тонких жилках, будто карта запретных маршрутов, и запах — не больничный антисептик, а дымчатый одеколон, который щекочет ноздри. Когда он поправил мой халат у шеи, пальцы задели родинку. Я чуть не кашлянула от стыда: «Он же на двадцать лет старше. Он же мой куратор».

Дождь застал меня врасплох на просёлочной дороге. Арендованный «Пежо» захлебнулся в грязи, как пьяный студент. Я вышла, шлёпая туфлями по лужам, и увидела его — парнишку из соседнего дома, который ковырялся в моторе старого грузовика. Без рубашки, джинсы сползли на бёдра, татуировка на лопатке — чёрная роза с шипами.

Он заметил её в первый день, когда она принесла посылку в мастерскую. Куртка нараспашку, джинсы с потёртыми коленями, алый лак на ногтях — всё кричало «девочка», но взгляд был взрослым. Слишком взрослым.

Я разбила чашку в семь утра. Фарфор рассыпался по плитке, как кости мелкого зверька. Алексей вошёл на кухню, потягиваясь — голый по пояс, шрам на груди подрагивал в такт дыханию.