«Глоссарий греха»

Я перестала считать дни с тех пор, как он начал оставлять книги на моей полке в библиотеке. Сначала — «Исповедь» Августина с пометкой на 127-й странице: «См. грех гордыни?». Потом — Бодрийяр с закладкой в главе про соблазн. Профессор Лисовский. Сорок пять, серебряные пряди в чёрных волосах, костюмы, сшитые так, что видно напряжение мышц под тканью.

В тот четверг он задержал меня после семинара.

— Ваше эссе о Фуко... наивно. — Он провёл пальцем по краю стола, где моя рука лежала в пяти сантиметрах от его. — Вы путаете дисциплину и наказание.

— Потому что это синонимы? — Я не отвела взгляд. Вызов.

Он улыбнулся, как кот, видящий дрожь мыши под лапой.

— Приходите завтра. Исправим.

Его кабинет пах старыми фолиантами и бергамотом. Он заставил меня переписывать тезисы, стоя у доски. Следил, как мел крошится в потных пальцах.

— Спина прямее, — он поправил моё плечо. Ладонь задержалась на талии. — Вы сутулитесь, когда боитесь.

К третьей встрече «замечания» стали иными.

— Пуговица, — он указал на расстёгнутый ворот блузки, когда я наклонялась за упавшей ручкой. — Непрофессионально.

Его ноготь скользнул по коже. Я замерла, чувствуя, как мурашки побежали к низу живота.

— Простите, — прошептала.

— Не надо, — он приподнял подбородок, заставляя смотреть в глаза. — Ложь уродует вас.

Первое падение случилось в архиве. Полумрак, пыль, крики чаек за окном. Он искал первое издание Ницше, я — оправдание, чтобы остаться.

— Здесь, — он протянул мне книгу, и наши пальцы сплелись на корешке. — Чувствуете?

— Что?

— Желание. — Он прижал мою ладонь к странице, где чернила отпечатали слово «воля». — Оно пахнет тленом и солью. Как вы.

Его губы коснулись шеи, пока я задыхалась. Язык обрисовал контур уха, зубы сжали мочку. Рука полезла под юбку, разорвав колготки.

— Н-нет... — я вцепилась в стеллаж.

— Врете, — он ввёл два пальца резко, заставив вскрикнуть. — Вы дрожите. Как библия пуританки на исповеди.

После этого он требовал «платы за уроки». В подсобке с выключенным светом заставлял читать вслух Маркиза де Сада, пока пальцы растягивали меня. В аудитории после лекций пристёгивал наручниками к кафедре, целуя так, что губы кровоточили.

— Скажите, что хотите остановиться, — шептал, вгоняя в меня карандаш, обёрнутый бархатом. — Скажите — и я стану вашим порядочным профессором.

Я кусала губы до крови. Молчала.

Кульминация наступила в лифте библиотеки. Мы возвращались с конференции. Он пах виски и победой.

— Вы знаете, что будет, — он нажал кнопку «стоп».

— Кто-то...

— Услышит? — Он приподнял моё платье. Под ним не было белья — он приказал снять утром. — Пусть услышат, как талантливая студентка благодарит наставника.

Он вошёл стоя, прижимая меня к зеркалу. Каблуки соскользнули, я висела на его руках. Внизу, сквозь стеклянный пол, мелькали силуэты студентов.

— Смотрите, — он ускорился, ударяя головой о металл. — Они и не догадываются, что их чистая Аня кончает на члене старика.

Я не пришла на выпускной. Он прислал письмо с цитатой из Кафки: «Клетка отправилась искать птицу». Вложил фотографию: я сплю за его столом, юбка задрана, на бёдрах — следы от его ремня.

Теперь, когда новые любовники спрашивают, почему я вздрагиваю от запаха пергамента, я смеюсь. Не рассказываю, как однажды ползала по кабинету, собирая зубами пуговицы своей рубашки, пока он диктовал условия «пересдачи».

Он ошибся лишь в одном. Клетка нашла птицу. Но ключ — я проглотила.