«Пульс»

Я перестала дышать, когда он поправил мою стойку в планке. Ладонь легла на поясницу, палец случайно задел полоску кожи между леггинсами и топом. Жар, как от раскалённой плиты.

— Колени не проваливай, — голос Никиты, моего персонального тренера, прорывался сквозь шум музыки в зале. — Иначе позвоночник сведёт.

Ему было под сорок, но тело выдавало упрямую молодость: шрамы от давних травм на плечах, татуировка с волком на ребре, которая шевелилась при каждом движении. Я, двадцать два, в потёртом спортивном бюсте и с вечным румянцем студентки-медика, чувствовала себя девочкой. Пока он не начал эти «корректировки».

Искушение

Сначала это были взгляды. Длинные, оценивающие, когда он демонстрировал упражнения. Потом — «случайные» касания.

— Таз вперёд, — он встал сзади во время растяжки, руки обхватили бёдра. — Представь, что толкаешь стену.

Его бёдра упёрлись в мою спину. Я почувствовала через тонкую ткань шорт его возбуждение. Задрожала.

— Нервничаешь? — он прошептал в ухо, продолжая давить. — Дыши.

Потом, в душевой, я трижды уронила мыло.

Игра с огнём

Он предложил «интенсив» после закрытия. Зал погрузился в синеву ночных ламп, пахло хлоркой и его потом.

— Начнём с массажа, — бросил полотенце на коврик. — Сними топ.

— Я...
— Или передумала?

Его пальцы втирали разогревающий крем в мои плечи. Слишком медленно. Слишком низко. Когда боль превратилась в покалывание, он заговорил:

— Знаешь, почему я терпеть не могу новичков? — Ладонь скользнула под спортивный бра. — Они путают боль и удовольствие.

Я застонала. Он пригвоздил меня к полу, внезапно жёстко:

— Тише. Охранник внизу.

Его язык вычертил линию вдоль позвоночника, зубы задержались на застёжке бюстгальтера. Рука заползла в леггинсы, нашла влажность.

— Не останавливайся, — вырвалось само.

Он засмеялся, убирая пальцы:

— Завтра.

Падение

«Завтра» наступило в сауне. Деревянные лавки, пар, пропитанный эвкалиптом. Он вошёл без стука, полотенце небрежно накинуто на плечи.

— Твоя техника дыхания — дерьмо. — Сел рядом, капля пота скатилась с подбородка на мою ключицу. — Научишься — выдержишь любой стресс.

Его метод оказался прост: рот на моём рту, рука на горле, лёгкое удушье.

— Вдох, — приказал, отрываясь. — Выдох.

Мы дышали в такт, пока его полотенце не упало. Он вошёл резко, приподняв меня на краю лавки. Пар скрывал наши лица, но не звуки: шлёпки кожи, стук дерева о бетонную стену, его хрип:

— Так... лучше, чем твой бывший?

Я кончила, впившись ногтями в его татуировку. Он — на моём животе, смазав пальцы в жидкости, прошептал:

— Завтра принеси другая форма. Красную.

Саморазрушение

Мы встречались в слепых зонах камер хранения, где он храпил гантели. Придумывал «наказания» за ошибки: 10 минут прыжков на коробку, пока он смотрел на дрожь моих бёдер. Или «расслабление» на массажном столе, где его руки находили всё, кроме мышц.

Однажды он привёл меня в тренажёрный лабиринт — зону для кроссфита. Привязал к канату, засунул в рот кляп из своего шейного платка.

— Если вырвешься — уволю, — сказал, включая вибрационную массажную пушку.

Я не вырвалась.

Финал

Он исчез в день, когда я нашла тест с двумя полосками в своей спортивной сумке. Приложил записку: «Тренируй пресс. Пригодится».

Теперь я работаю в этом зале. Когда новенькие краснеют под моими руками, повторяю его фразы:

— Колени не проваливай.

А по ночам, закрывшись в сауне, дышу как он учил: вдох боли, выдох стыда. И жду, когда дверь скрипнет.