«Соль на ранах»

Я уронила поднос в первый же день. Тарелки с устрицами разбились о кафель, осколки впились в колени. Шеф-повар не закричал. Подошёл, взял за руку — ладонь шершавая, как терка для мускатного ореха — и вытащил занозу из моей кожи.

— Молчание — лучшая приправа, — сказал, облизывая окровавленный палец. — Но у тебя не выйдет.

Матвей. Тридцать восемь лет, шрам через бровь от ножа сушиста, запах дыма и апельсиновой цедры. Его ресторан «Голод» был единственным местом, куда взяли без опыта. Мама сказала: «Повезло». Она не видела, как он смотрит на мои руки, когда я чищу креветок.

Искушение

Он начал с уроков «нарезки». Вставал сзади, водил моей рукой с ножом по стеблям сельдерея.

— Медленнее, — губы касались уха. — Представь, что режешь кожу любовника.

Я смеялась нервно. Он взял мой палец, провёл по лезвию. Капля крови упала на доску.

— Теперь попробуй.

Я дрожала, но сделала идеальные ломтики. Он лизнул кровь с моей ладони.

— Ты природная.

Вечером в раздевалке нашла в шкафчике флакон «Шанель №5» — как у его бывшей жены, чьи фото он рвал в мусорке.

Игра с огнём

Он задержал меня после смены. Кухня была пуста, кроме нас и гула холодильников.

— Покажу кое-что, — кивнул на ход в подсобку.

Там пахло ферментированным мёдом и грехом. Он поставил передо мной блюдо: устрица в перламутровой раковине, политая чем-то алым.

— Попробуй.

Сок оказался острым, с металлическим привкусом.

— Это... кровь?

— Утиная. Смешана с твоей. — Он провёл пальцем по моей нижней губе. — Теперь мы одной плотью.

Его рука раздвинула брюки поварские, полезла под фартук. Я укусила его за запястье, но он впился губами в шею.

— Молчи, — прошипел. — Или хочешь, чтобы все услышали, как кондитер тебя ласкал вчера за муссами?

Я замерла. Он знал. Знал, как Пётр трогал мою талию у витрины с десертами.

— Только я, — он убрал руку, оставив жгучую пустоту. — Приходи завтра. Без белья.

Падение

К третьему «уроку» я уже носила под формой стринги, которые он подбрасывал в мой шкафчик. Чёрные. Красные. Кружевные, которые резали кожу.

Той ночью он привёл меня в кладовую с трюфелями. Воздух был густым, как сироп.

— На колени, — бросил на пол мешок риса. — Учись различать сорта ртом.

Я рылась в зёрнах губами, пока он расстёгивал ремень.

— Нашла чёрный трюфель? — спросил, направляя себя к моим губам.

Солёный, горький, с нотками земли. Я давилась, но он держал за волосы.

— Глотай. Это полезно.

Потом приказал раздеться на разделочном столе. Холодный мрамор обжигал ягодицы. Он поливал меня растопленным шоколадом, слизывал с сосков, кусал внутреннюю часть бёдер.

— Ты моя лучшая работа, — прошептал, вводя в меня два пальца, вымазанные в соусе «табаско». — Но сырую.

Саморазрушение

Мы занимались любовью в местах, от которых потом болела спина: на ящиках с замороженным лобстером, в камере для сухого льда, у окна подачи, за которым коптили утку. Однажды он привязал меня к мясному крюку, использовал кисть для барбекю.

— Скажи «стоп», — дразнил, втирая смесь мёда и перца в самые нежные места.

Я плакала, но молчала. Страх, что кто-то войдёт, смешивался с восторгом.

Финал

Всё кончилось в день, когда я пересолила суп.

— Исправляй, — он швырнул половник.

Я достала нож для филега. Вспорола ладонь, капнула кровь в бульон.

— Теперь ваша очередь.

Он рассмеялся, но глаза блестели. Прижал меня к плите, вылил кипящее масло на пол. Секс был яростным, как пожар. Мы оставили ожоги на баке для масла, царапины на противнях.

Утром я уволилась. В кармане нашла его нож и тест на беременность.

Теперь я работаю в пекарне. Когда клиенты спрашивают, отчего рогалики такие горькие, улыбаюсь. Не говорю, что научилась замешивать тесто на слезах. А по ночам ем устриц, вспоминая, как его шрам дрожал, когда он кончал мне в рот.